|
ЛАПУХИНА М.В. Национальное своеобразие и сущность феномена счастья в русской философии XIX века
Аннотация В статье рассматривается специфика понимания счастья в русской национальной культуре, которое понимается как счастье всемирное, отрицающее принципы гедонистического или утилитарного аспекта. В русской культурфилософии счастье чаще выступает не как непосредственная цель, к достижению которой должен двигаться человек. Жизнь создает человеку иные приоритеты, на пути к которым, он осознает и чувствует всю меру глубины счастье, которое достижимо бывает духом его, пройденным через горнила испытаний и тернии страданий и лишений. Беглый взгляд на российскую философскую, общественную научную мысль, на символизм русской культуры в целом не дает никаких оснований говорить, что это та система мысли, где процветает культ счастья. Сложные повороты истории, человеческая жизнь по принципу «не благодаря, а вопреки», духовные метания личности, будь то крестьянин или императорский наследник, формируют абсолютно иное восприятие счастья, нежели то, которое можно наблюдать в западной философии. Как ни в какой другой национальной культуре, в системе русской культуры образовалось то понимание счастья, которое было напитано национальным характером, отражало всю суть мировоззрения, весь нравственный строй русского человека. И отражается это счастье уникальной философской мыслью, где уже личность мудреца трансформируется из простого созерцателя жизни в пламенного борца и трибуна, ищущего всеобщего счастья, равного для каждого, независимо от его статуса и степени общественного признания. Русская философская мысль есть отражение всей сущности русской культуры в том, что невыразимо глубокая, поразительно жизненная, она с естественной простотой поднимает на поверхность сознания те проблемы бытия, которые человек порой хранит на подсознательном уровне. Русская философия – это не философия разума, холодного и логичного «рацио», это философия мощного русского духа, жизнь которого подчинена порыву страстей и величайшему самоанализу. Это философия духа, страстно мятущегося между идеалом и осознанием несовершенства наличного бытия. Поэтому и нет здесь места принципам гедонистического или утилитарного счастья. Здесь счастье личности, индивидуальное его достижение недопустимо и порицаемо, если нет счастья для всего народа, для всего мира (в его толстовском понимании). В русской философии счастье чаще выступает не как непосредственная цель, к достижению которой должен двигаться человек. Философия расставляет для индивида иные приоритеты, на пути к которым, человек осознает и чувствует всю меру глубины такого понятия, как счастье, которое достижимо бывает духом его, пройденным через горнила испытаний и тернии страданий и лишений. Недаром же Ф.Достоевский в известной своей речи, произнесенной в Благородном собрании в честь открытия памятника А.С.Пушкину в Москве, говоря о народном поэте, упоминает и о характерных чертах русского народа и русского духа. Он говорит о том, что первая наша особенность заключается в том, что русский народ не может смириться и успокоиться до тех пор, пока не будет обеспечено всемирное, всечеловеческое, всеобщее счастье на Земле. «На меньшее он не мирится». Такое качество реальное выражение находит в страдальчестве. Ни в одной стране, ни в одном народе не было столько страдальцев за народ, скитальцев, в поисках счастья для всех. Обращаясь к аудитории, Достоевский сказал: «Ваше неумение успокоиться в личном счастье, ваше горе и тоска о несчастье других и, следовательно, ваша работа, как бы несовершенна она не была, на пользу всего общества есть предопределенная всей вашей природой задача, лежащая в сокровеннейших свойствах вашей национальности». [2, 4] В этих словах Достоевский указал на две важные, идущие из глубины веков особенности нашей нации, которые предопределили и понимание счастья. Во-первых, это соборность. Дух единения, коллективное мироустройство, как наследство родового образа жизни, неотступно следуют за русским человеком всю его историю. Почему невозможно индивидуальное счастье в России? Ответ прост: национальные характер предполагает низкую степень индивидуализации. А на это индивидуальное самовыражение личности в истории русской культуры влияла сложная система тесно переплетенных факторов. Дух совместного жизнеустройства имеет корни славянской родовой организации. Объединенные языческой религией, оседлым образом жизни, земледелием, заниматься которым легче и удобнее сообща, противостоянием жестоким условиям природы, наши предки закрепили это единство, вошедшее в их сознание и чувства. Славянин начисто был лишен индивидуализма, так как прекрасно осознавал невозможность своего чисто физического существования вне рамок социума, наедине с пока еще противопоставляемым ему миром неосвоенной природы. Языческое единство практически бесконфликтно сменилось православной религиозной общинностью. Если с течением времени, уже не в период древней истории, и появлялась экономическая независимость индивида, связанная с появлением купечества, то религиозное единство оказывалось куда более мощным фактором, постоянно возвращающим человека в лоно церкви, а значит и в систему социума. Следует отметить, что православие в России, сохранившее свое важнейшее значение вплоть до XIX века, всегда выступало «цементирующим» началом общества, оставляющим в сознании индивида коллективное начало. О том, сколь сильнó было это начало, говорит известный истории всегдашний страх человека быть отлученным от церкви и распространенная традиция за грех самоубийства не быть принятым церковью и освященной ею землей кладбища. Да и не менее весóм был в трудные моменты жизни и истории призыв «Православные!», объединяющий всех и поднимающий дух каждого на борьбу. Религиозный компонент был не единственным основанием русской соборности. Причиной ее было и рано оформившееся и разрушенное только в XX веке жесткое социальное расслоение и замкнутость социальных классов. Единое в своей системе, порабощенное крестьянство не предполагало индивидуального счастья, когда все были равны и одинаково заслуживали счастья. Высшие сословия, верхушка общества, которым были доступны и все удовольствия, и все блага, оказывались неудовлетворенными ими, иначе русская история не знала бы восстания на Сенатской площади, не было бы народничества и пламенных призывов к всеобщему счастью революционеров-демократов. Вторым важным качеством русского характера, которому было суждено оформиться в особый феномен русской культуры, было страдальчество. Своеобразие этого феномена традиционного поведения имело теснейшую связь с православными традициями, и как нельзя лучше страдальчество соединялось и с соборностью, с идеей коллективного счастья, и с традиционно русским восприятием и отношением к счастью, сформированным еще в период ранней истории русского этноса. Страдание, горе и печаль о несчастье других удивительным образом в нашей культуре не носит характер пессимистичности, негативности. В русской традиции страдание –это единство долга, внутренней борьбы, глубокого самоанализа. Страдать – значит приносить себя в жертву, ради счастья всего мира. Следовательно, здесь отсутствует стремление избежать страдания. В русской культуре мы скорее сталкивается с пониманием страдания как внутреннего томления души. Душа, которая, проходя через сознательное саморазрушение себя, «разбирание» себя по частям, ради желания найти истину в себе, в земном бытии перерождает себя в новом качестве, в новых ощущениях чистоты, красоты и безграничного счастья. Православная религия сыграла в феномене страдальчества двоякую роль. Вследствие того, что в течение долгих столетий религия была мощным фактором воздействия и поддержки человека, в сознание личности понимание счастья врезалось религиозным клише. Это уже, конечно, не потусторонний счастливый мир времен схоластики, по отношению к которому, земная жизнь есть лишь ступень. Здесь счастье выступает как жизнь по заповедям Бога, как жизнь с Богом в душе и разуме. Это счастье трудно рефлексируемое, высоко моральное, трудное для достижения, ибо праведная жизнь в мире полном зла и несправедливости, куда сложнее существования по принципу пользы и удовольствия. Православие делает счастье трудно достижимым, и одновременно с этим история становления и распространения христианства вообще знает множество примеров страдания за ее постулаты. По сути, христианство все построено на жертве и страданиях одного, ради благой жизни всего человечества. Таким образом, моральное долженствование самопожертвования невероятно близко душе русского человека. Если счастье видится в единении с Богом и в Боге, то как же возможен для человека жизненный путь без страданий? Кроме тесной связи с соборными, коллективными чертами этноса и с традициями православной религии, страдание и счастье соединяются традиционно русской, идущей испокон веков, чертой. Даже современные люди на ментальном уровне, на уровне исторической памяти за страданием прячут счастье. Здесь страдание – уже не та моральная жертва, на которой строится религия, а своеобразное внешнее выражение чувств и настроений человека. Страдание – это не истинное лицо человека, а маска, за которой он прячет свое настоящее состояние и мироощущение. Стремление скрыть, спрятать свое счастье от посторонних глаз имеет в русской традиции глубокие корни. Вспомним, что одним из значений слова счастье выступает «судьба». Счастье всегда носило характер сакральности. Его обретение не было простым результатом определенной суммы действий. Счастливый человек был отмечен рукою судьбы, это расценивалось как своего рода благословение, которое несло за собой и долю ответственности. Такая благосклонность судьбы в сознании человека всегда ассоциировалась со священностью дара счастья, который необходимо было оберегать от недоброго посягательства. Именно от характера священности счастья берет свои начала традиция тщательного сокрытия человеком своего благополучия. Открыть тайну своего счастливого бытия для других, показать, что удача улыбнулась, означало для человека прервать ту священную нить, которая связала человека с доброй судьбой. Удача и благополучие одного, для другого выявляет их отсутствие и вызывает злобу и зависть. Распространение негативной ауры всегда в таких случаях будет означать утрату созданного состоянием счастья положительного влияния. Очевидно, что счастье и в русской культуре и в русской философии было подготовлено и традиционным этническим ментальным своеобразием, и системой историко-социального развития России, и позициями религиозных воззрений православия. Все это и определило глубокий, полиморфный характер счастья, где его мифология соединяется с теорией этики и побуждает личность к активному самоанализу и самоосуществлению себя. Русская философия XIX века выдвинула два основных течения, в которых были сформированы теории и концепции счастья, ярко выражающие национальное отношение к данной категории. Это материалистические взгляды философов-революционеров и идеализм религиозной философии. Течение философов-революционеров особым образом подходило к проблеме счастья. Счастье ими никогда не ставилось в ранг высшей главенствующей цели. Оно всегда в спектре других революционных идей и идеалов занимало как бы второстепенное значение. Н.Г.Чернышевский в своей этической системе выступал за создание новой морали, за воспитание в человеке высокой меры подлинно человеческого начала. Счастье здесь не присутствует явно в полноте категории, его нельзя вычленить из философской системы и объективно рассмотреть. Актуальная для западной философии тема рассуждений о путях достижения счастья, здесь как будто отсутствует. Человеку, знакомящемуся с идеями философа, предоставляется, во-первых, возможность самостоятельно определить эти пути к счастью и, во-вторых, дана свобода действий поступать или нет так, как указывает доктрина. Такой смелый дар философа личности поступать сообразно ее взглядам, совершенно оправдан, ибо подсознание русского человека проносит сквозь века своеобразный ориентир к счастью. Присутствие в философских рассуждениях некой недоговоренности и скрытости является лишь показателем того, что идея счастья, как божественный нектар, разлита в естестве русских людей, ею пропитано их сознание, она становится главным принципом формирования их мировоззрения, она отражается в культуре, искусстве, философии, религии. Возвращаясь к Н.Г.Чернышевскому, следует сказать, что этот видный представитель передовой общественной мысли XIX века наряду с В.Г.Белинским, А.И.Герценом, Н.А.Добролюбовым и Д.И.Писаревым образовали мощное материалистическое течение русской философии, избравшее своей целью достижение демократических начал в России, а главным методом – революционную борьбу. Марксово учение об освобождении человека от эксплуататорского труда как нельзя лучше соответствовало и исторической действительности России, скованной крепостным правом, и ментальному своеобразию русской нации, живущей по принципу равного всеобщего счастья. Борьба за лучшее, социально справедливое общество несла в себе и идеал человеческого счастья, допустимого только в преобразованном обществе, где человеку предоставлены все возможности проявлять разумные и добрые свои побуждения к отдельной личности и обществу в целом и активно действовать в направлении достижения счастья. Единое для всех счастье, счастье всего народа в демократическом движении созвучно с концепцией «Я и Ты» Фейербаха. Подтверждением тому служат слова Белинского: «Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братьев по крови» или Добролюбова «Мы должны рассматривать себя как членов общества, обязанных что-нибудь сделать для него, так как иначе мы будем ему вредны уже одним своим тунеядством». [3, 12] Одновременно можно говорить о том, что эта идея общественного счастья естественным образом вырастает на почве русской сопричастности, соборности и единения. Дух национального своеобразия в этот период русской философии витает буквально над головой каждого мыслителя. От того и звучат в унисон идеи философов, относящих себя к противоположным течениям и направлениям мысли. Высказанная Достоевским мысль о насущном характере работы и труда на пользу и счастье всего общества не чужда Белинскому и Герцену. Если первый пишет, что «только та жизнь приносит счастье, которая направлена на борьбу за светлые идеалы, на труд для блага общества, независимо от того, производится эта общественная работа мечом или словом, заступом или метлой», то второй видит необходимость постоянного воспроизведения такой жизни-борьбы, чтобы с ее помощью создавать основу счастья для будущих поколений, чтобы многократно увеличивать сумму счастья на земле. [3, 12] Идея счастья у Чернышевского кроме основ социального утопизма, опирается еще и на разработанную им систему философской этики. В изучении этических категорий и понятий он делает ставку на свободу человеческой личности, ее достоинство. Своей задачей Чернышевский видит необходимость создать такую мораль, под воздействие которой человек стремился бы к совершению только добрых поступков, вырабатывал в себе высоконравственные внутренние побуждения, удовлетворял бы свои потребности, сообразуясь с желаниями других. Воспитание такого «вполне человека» должно проводиться в жизнь одновременно с идеей, что «одинокого счастья нет» и, что естественное стремление к счастью осуществится тогда, когда человек без чувства жертвы или мысли о долге, свободно будет бороться против всего, «что неблагоприятно человеческому счастью». [1, 69] И если практически у всех революционеров-демократов идея счастья имманентно присутствовала в их концепциях и рассуждениях, только лишь светила, как «путеводная звезда», то у Н.В.Шелгунова, продолжателя этической мысли идеологов революционной демократии, в центре его этической системы как раз лежала теория счастья. В целом, теория счастья, как и этика у Шелгунова неразрывно связана с революционной борьбой за преобразование, свободу и счастье всего общества. Одним из оправданий социального равенства Шелгунов делает присущий каждому человеку, заложенный в органической основе каждого, принцип стремления к счастью. Именно в этой естественной потребности любого индивида переживать состояние счастья Шелгунов видит основу единства людей и невозможность существования неравенства, при котором одни бывают счастливы за счет других. Наделяя счастье характером естественного человеческого права и отметая всякие рассуждения о том, что человек может или не может быть достоин счастья, Шелгунов так формулирует смысл данного категории: «Величайшее счастье – «жить» и величайшее несчастье – «не жить» [5, 240]. В теории Шелгунова тесно смыкаются понятия индивидуального и общественного. Так, счастье – индивидуальное право каждого. Следовательно, общественные условия его бытия надо изменить так, чтобы они способствовали полной реализации этого права. Основой такого изменения общественного окружения должна стать трудовая деятельность и отношение к производству определенных социальных слоев. Соотношение труда и счастья в этой социальной теории, кроме задач реформации, отражает деятельностный характер счастья, принцип «счастья в труде», имеющий своим основанием своеобразие традиционно русского мировосприятия и организации бытия. Одновременно с тем, что общественные условия должны влиять на чувство счастья, что они наполняют счастье особым содержанием, посредством которого категория может быть выражена через понятия «общественного прогресса», «общественного блага», общественное развитие не гарантирует наличие счастья. Иными словами, невозможна простая причинно-следственная связь «общественный прогресс или блага → счастье». Общественные условия не исключают борьбу за претворение счастья, а наоборот, провозглашают ее. Понимание счастья в русской философии в целом отличается высокой степенью максимализма всех сущностных категорий, образующих смысл счастья. У революционеров - это беспрестанная, активная, до полной самоотдачи борьба, в русской религиозной философии – это ощущение счастья, получаемое через беззаветное служение идеалу божественного начала в человеке. То счастье, которое несет русская философская мысль, достигается ценой невероятных усилий, когда человек стремится всего себя «вывернуть на изнанку», добраться до самых потаенных, дальних уголков своей души, чтобы, открыв всего себя без остатка, осветить свое естество светом счастья, быть исполненным этим чувством. Высокая мера этого чувства, не допускающая даже самого малого черного пятнышка зависти или злобы на светящемся золотым светом покрове счастья, окутывающем человека, допускает только идеальную форму его существования. «Половинчатое» счастье, омраченное злыми чувствами, животное счастье земного существования – все это – не настоящее счастье, а лишь его извращение. Такое идеальное счастье, достигаемое лишь посредством служения принципам Истины, Добра и Красоты, признают возможным для человека представители религиозного течения в русской философии. Плеяда этих виднейших мыслителей XIX века, сделавших русскую философскую мысль центром всей мировой философии, с особым благоговением подходила к проблеме счастья. Можно согласиться с тем, что категория счастья не становилась объектов самостоятельных исследований этих философов, но было «Оправдание добра» и «Чтения о Богочеловечестве» В.С.Соловьева, были идеи Н.А.Бердяева о связи человека с Богом, была проповедь закона Добра Л.Н.Толстого, было, наконец, целое направление теорий о смысле жизни, связанное с именами Ф.М.Достоевского, В.В.Розанова, В.И.Несмелова, А.И.Введенского и других. Смысл жизни – вот та категория русской философии, которая даже не заменила собой категорию счастья, а скорее через понимание смысла бытия определила, что счастье и состоит в понимании и движении к истинным целям человеческого существования. Служение Истине, Добру и Красоте, извечное стремление к ним человека – вот истинные цели его существования, вот его идеалы и программа жизни. Вера в то, что человек создан по образу и подобию божьему, диктует для каждого индивида быть достойным своего Творца, не опускаясь до существования животного, ибо человек, хотя и имеет, подобно животным, инстинкты, в системе мироздания призван быть выше мира зверей, но и не должен он становиться равным Богу, заменять его собой. Цель человеческая – приблизиться духом своим к Творцу, каждодневной жизнью своей и усилиями мирскими и Богу, и самому себе доказывать, что не напрасна была жертва Христа, что внял человек его призывам очистить мир от черноты зла, зависти, предательства. Мы – творения Божии, и только в стремлении к своему чистому началу способны мы найти истинное счастье, одинаковое и равное для всех, не придуманное или искусственно созданное, а хранящееся в каждом из нас, как божественная искра. Таким достижением счастья через соединение себя с Богом русские религиозные философы поднимают в вопросе о сущности счастья один из важнейших его аспектов. Это аспект радости, связанной с постижением Бога. Существует стереотип об извечной тоске человека, отдавшегося религии и осознавшего все свое несовершенство по сравнению с Богом. По словам А.М.Бухарева, «вкралось незаметно к нам какое-то духовно-рабское и мраколюбивое направление самой веры и благочестия». [7, 11] Но не стоит забывать важного момента, что христианская традиция ставит уныние в грех и одним из стихов псалма говорит «Работайте Господеви в веселии, внидите пред ним в радости». (Пс, 99, 2) Об этой же радости говорят и отцы церкви. Когда в начале XX века были опубликованы некоторые беседы с преп. Серафимом Саровским (записанные Н.А.Мотовиловым и изданные С.А.Нилусом в 1903 году), касавшиеся смысла христианской жизни, то и там преподобный, говоря о богообщении, упоминает чувство радости: «Когда Дух Божий приходит к человеку и осеняет его полнотою своего наития, тогда душа человека преисполняется неизреченною радостью; ибо Дух Божий радостотворит все, к чему бы ни прикоснулся Он». [7, 15] В унисон звучат и мысли В.В.Розанова о том, что приближение человека к осуществлению его индивидуальной цели жизни связано с субъективным переживанием радости. Из этого можно сделать вывод о том, что одной из ипостасей счастья является чувство радости. Переживание эмоции радости означает возвышение общего эмоционального, психологического фона индивида. Радость связана с пульсацией положительной энергии, которая переполняет человека и очень часто оценивается им словом «ликование». Парадоксальную игру смыслов слова можем мы наблюдать в этой ситуации. Ликование – это радость, но радость, вызванная осмыслением своей личной жизни как жизни «лика», «образа Божия». В качестве вывода мы можем констатировать, что счастье человека состоит в истинном богопознании и богообщении, которое открывает цели личностного бытия, ставит в обязанность человеку постоянную работу, служение триединому закону Истины, Добра и Красоты. На тезисе о возможности познания счастья через определение истинных ориентиров человеческого бытия построена работа В.В.Розанова «Цель человеческой жизни». Она вся проникнута светом счастья, благодати, она звучит как гимн человеку, чей дух устремлен ввысь, к вершинам единого чувственно-рационального начала. Философ с жаром критикует и опровергает всякий постулат западного утилитаризма, ставящего принцип счастья в ранг единственно важной и правильной цели жизни. Цель человеческого существования, заключающаяся в «устроении его собственных судеб (=счастья) на земле», представляется Розанову искусственно созданной, придуманной. Такое индивидуальное стремление каждого обеспечить, прежде всего, свою счастливую жизнь ведет, по мнению автора, к тому, что естественное различное положение людей в обществе само собой определит разную меру счастья для всех, одних одаряя чрез меры, других же лишая вовсе. Такое положение неизбежно ведет к постоянной погоне за разными земными благами, которые наивно представляются утилитаристам символами счастья. Смыслополагание жизни в поисках постоянного удовлетворения своих желаний, в стремлении к такому счастью лишает жизнь и «руководящего света» и мотива завершения, ибо природа потребностей, постоянных желаний такова, что не знает пресыщения. «От этого всякая попытка осуществить ее (цель устроить жизнь на земле по принципу счастья) в личной жизни сопровождается страданием; от этого так исказилось лицо истории, так мало стало счастья в сердце народов по мере того, как их жизнь более и более втягивается в формы этой идеи. Как будто какой-то неискупаемый грех человечества наказывается через эту обманчивую надежду, чтобы, следуя ей, оно испытало добровольно все страдания, какие не смогла бы наложить на него всякая посторонняя сила и никакие внешние условия». [6, 41] Истинная же цель бытия человека по мысли Розанова, заключенная в душе каждого, единая для всего человечества, ждет, чтобы ее не придумали, а открыли, ибо она есть первозданное семя, пророненное Богом в душу каждого. Эта божественная искра истинности существования представляется совокупностью целей, состоящих из стремления знать истину, сохранять свободу и следовать добру. В этих трех началах, по мнению Розанова, и состоит подлинный смысл жизни, реализация которого, следование которому только и способно одарить человека счастьем. Эта идея совершенного премирного счастья, в которую человек включен как существо духовное, имеет мощную христианскую основу. Идея совершенства, согласно христианской традиции, заключена в образе Христа. Следовательно, человеку для приближения своего существования к идеалу, для достижения истинного счастья необходимо познание Бога. Как пишет В.Несмелов в работе «Вопрос о смысле жизни в учении новозаветного откровения», человеку необходимо усвоить себе все дело Христа, т.е. не только веровать в Божество Лица Его, и в истину откровения Его, и в действительность открытого Им нового мира, но и жить этой верой и в себе самом переживать ее. [4, 77] Согласен с Несмеловым и Розанов, что без усилий, без преодоления страха, не «изранив себя», не в состоянии человек разбить ту громаду зла, непонимания, неестественности, которая, как пелена густого дыма, обволакивает весь мир и, как страшная гримаса, искажает духовное устройство человека. «Когда при виде звездного неба – в какие бы ни было времена, в каком бы ни было месте – человек, почувствовав себя счастливым, не скрыл это от себя, не затаил своего счастья… и когда впоследствии, уже стесненный и природой, и еще более людьми, он уже скрывал счастье свое под гримасой или питал злобу под личиной расположения и ненавидел эту личину… и когда, пересилив свой страх, осудит его как зло, – он испытает чувство внутренней гармонии, незнакомое ему прежде, которого источник лежит также в его первоначальной природе». [6, 47] Этой мыслью Розанов как бы указывает человечеству путь в мир, в жизнь, куда войти оно должно с открытым, чистым сердцем и творить бытие свое, не зачерняя этого сердечного света. Такую жизнь, по мнению Розанова, уже никак нельзя соединять с понятием «наслаждения», коим проникнуты этические трактаты последних веков, и которое стало руководящим принципом жизни. Не стремление к насыщению может удовлетворить человека, а «покой совести… внутренний свет, о котором так глубоко позабыл он, ища чего-то вечно вокруг себя». [6, 63] Розанов убежден, что понятию «наслаждения» необходимо противопоставить понятие «радости», которое теперь почти исчезло, но выражает гораздо более глубокие истины, чем наслаждение. Радость есть чисто внутренне ощущение, которое является «когда сделано все, что нужно»; нужно не для потребностей человека, не в насыщение его, но иногда вопреки этим потребностям, ограничивая это насыщение. Ее источник в первоначально чистой человечности. В радости открывается истинный источник насыщения для человека, потому что «еще никогда радующийся человек не пожелал умереть, как этого слишком часто желал человек наслаждающийся». [6, 63] Уникальная русская философия при всем различии взглядов и подходов на источники и основы мироустройства, своими своеобразными концепциями в проблеме сущности счастья сошлась в единстве мнений. Это единство трактования одной из важнейших категорий этики и философии еще раз ярко проявило те основы национальной ментальности, то единение русского духа, которые и образовали мощнейшее направление мировой философии XIX века. Однозначность трактования счастья у
русских философов состоит в том, что они определяют его как жизнь. Не
смыслополагание жизни в достижении счастья, а счастье как синоним жизни – вот
идейная основа их фелицитарных рассуждений. Счастье есть просто жизнь, полная,
во всех своих проявлениях, которую нужно не просто проживать, отмеряя года и
десятилетия, а ощущать это «проживание». И тогда, источники и условия счастья,
их постоянный поиск, раздирающие сознание человека, спадают, как скрывающая
истину, пелена. Как жизнь складывается из радостей и печалей, забот и отдыха,
взлетов и падений, удач и разочарований, так и счастье заключает в себе все
стороны этой жизни. Жизни нет без деятельности, но и счастье невозможно без
работы духа и тела. Жизнь становится счастливой от того, что бывает полна
радости и ликования. Неудачи, горести и проблемы опять-таки соединимы со
счастье, только счастьем-судьбой, чья рука независимо от воли и желания человека
осеняет его благодатью или нет, заставляя задуматься над своим существованием,
и, может быть, поискать причины несчастий в себе. Еще Г.С.Сковорода утверждал,
что человек пребывает в счастье, «как рыба в воде». Он пребывает в нем, потому,
что пребывает в жизни, растворяется в ее многообразии, и это совершенно
естественное и единственное выражение человека во Вселенной. |