Ролло Мэй

Шаги психотерапии: из времен гигантов в сегодняшний день

Ролло Мэй прослеживает корни психотерапии в древности. Примеры потребности в психотерапевтической помощи можно найти у писателей-классиков, в том числе у Шекспира, Ницше и Ибсена. Мэй рассказывает о своем общении с четырьмя докладчиками на Конференции по эволюции психотерапии 1985 года, не дожившими до Конференции 1990 года, высказывает свое мнение о них и помогает ориентироваться в их наследии.

Со времени первой Конференции по эволюции психотерапии в 1985 году скончалось немало наших “гигантов”. Нет больше с нами Вирджинии Сатир, с ее неизменно приподнятым настроением. Ушел Карл Роджерс, с его необыкновенно целостным характером. Оставил нас Бруно Беттельхейм, с его очаровательными сказками. Ушел и Ронни Лэйнг, который был близким другом многих из нас[1]. Разговаривая с организаторами этой конференции, я спросил: “Что же мы будем делать теперь, когда нас покинули наши главные герои?” Невозможно представить себе, чтобы какие-то другие четыре человека могли занимать более важное место в нашей работе и в наших надеждах, чем те, кого я упомянул и кого с нами уже нет.

Приехав на конференцию, я обнаружил, что есть еще много героев, которые займут место тех, кто от нас ушел. Но, думая о тех наших друзьях, кого с нами нет, я набросал кое-какие мысли — отчасти воспоминания о них, а отчасти хвалебную речь в их честь.

Древние корни

Размышляя об утрате, понесенной нами со смертью этих великих психотерапевтов, я просмотрел некоторые свои заметки, чтобы выяснить, насколько далеко прослеживаются в истории человечества корни психотерапии. Я обнаружил, что в основе человеческой натуры лежит убеждение, что все мы — часть друг друга. В этом смысле нечто вроде психотерапии присутствует на протяжении всех прошедших столетий.

Если взглянуть, например, на II век до Р.Х., то мы находим следующее: “Эпикур видел, что все необходимое для удовлетворения насущнейших потребностей человека уже находится в его распоряжении”. Да, это можно применить и к нашему времени; мы — богатая нация, в нашем распоряжении есть всевозможные механические приспособления. А далее автор пишет: “Эпикур видел людей, наслаждающихся всей полнотой богатства и незапятнанной репутации, черпающих счастье в доброй славе своих детей. И тем не менее, в каждом доме он видел сердца, постоянно раздираемые болью, против которой бессилен разум, и вынужденные искать утешения в постоянном покаянии” (Лукреций, в “The Nature of the Universe”, London, Penguin Books, 1961, с.217). На всем протяжении эволюции человека мы встречаем подобные ситуации, когда люди нуждаются в некоем подобии психотерапии.

Столетия спустя мы обнаруживаем другую сцену, очень похожую на то, что видим сегодня. Это сцена из “Макбета” Шекспира. Макбет со своим врачом прячется за драпировками, чтобы услышать бредовые речи леди Макбет, терзаемой психозом. Она расхаживает во сне, пытаясь стереть кровь, которую видит на своих руках, и истерически стеная от сознания своей вины. Макбет шепчет врачу, стоя за драпировкой:

“Избавь ее от этого. Придумай,

Как удалить из памяти следы

Гнездящейся печали, чтоб в сознанье

Стереть воспоминаний письмена

И средствами, дающими забвенье,

Освободить истерзанную грудь

От засоряющих ее придатков”.

(Акт 5, сцена 3)[2].

Это поразительное описание психотической меланхолии у леди Макбет. Однако врач отвечает: “Тут должен сам больной себе помочь”. Макбет гневно возражает: “Так выбрось псам свои лекарства!” Какие бы медикаменты мы ни разработали, какие бы ни использовали разнообразные таблетки вроде валиума или либриума, мы никогда не сможем окончательно изгладить из памяти “следы гнездящейся печали” и “стереть воспоминаний письмена”.

Раздумья XIX века

В прошедшем веке мы находим еще одно упоминание об острой необходимости психотерапии. Я процитирую Фридриха Ницше. Он утверждал, что наука в конце XIX века превратилась в фабрику, и опасался развития техники и технологии, не сопровождаемого параллельным развитием этики.

Свои пророческие предостережения о том, что произойдет в XX веке, Ницше изложил в притче “Гибель Бога”. Это жуткая история о сумасшедшем, который вбегает на деревенскую площадь, крича: “Где Бог?” Люди на площади не верят в Бога. Они смеются и говорят: “Может быть, Бог ушел в отпуск” или “Может быть, Бог эмигрировал”. Однако человек продолжает кричать: “Где Бог?” Потом он объявляет: “Я скажу вам. Мы убили его — вы и я. Но как мы могли это сделать? Кто дал нам ту губку, которой мы начисто стерли все с небосвода? Что мы сделали, расторгнув узы, соединявшие нашу Землю с ее Солнцем? Куда мы теперь движемся? Прочь от наших солнц? Не находимся ли мы в непрестанном падении — назад, в стороны, вперед и во всех направлениях? Существуют ли еще верх и низ? Не ошибаемся ли мы, словно малые дети? Не ощущаем ли дыхания пустоты? Не повеяло ли уже холодом? Не опускается ли на нас неумолимо ночь и снова ночь? Бог умер, — продолжает этот сумасшедший. — Бог навсегда мертв, и это мы убили его”.

Тут сумасшедший умолкает и оглядывает своих слушателей. Они тоже стоят молча и смотрят на него. Тогда он говорит: “Я пришел слишком рано. Это страшное событие еще впереди” (Kauffmann, 1950, с.75).

Эти строки были написаны 100 лет назад, и можно часами размышлять над вопросом: не привел ли гигантский прогресс нашей технологии к тому, что, не сопровождаясь параллельным этическим прогрессом, он стал причиной смерти Бога?

Ницше не призывал вернуться к прежней вере в Бога. Он скорее указывал на то, что происходит, когда общество утрачивает свои основные ценности. Теперь это страшное событие уже произошло — это для нас более чем очевидно после первой мировой войны, Гитлера, второй мировой войны и почти непрерывных войн, последовавших за ней. Ницше описывает тот мир, в котором мы живем, — мир, где нет никаких направлений, нет ни севера, ни юга, ни верха, ни низа. Событие было “еще впереди”, когда он это писал; однако вполне возможно, что именно его мы и переживаем сегодня. На этот вопрос и пытается ответить психотерапия.

Всего через 15 лет после того, как Ницше написал вышеприведенные слова, Ибсен создал “Пера Гюнта”. В этой драме он показывает, как Пер Гюнт возвращается в Норвегию. Гюнт, изображавший из себя великого и неукротимого героя, оказывается таким же, как и все остальные, — заблудшим человеком. Он возвращается к единственной, кто на самом деле любил его, — к Сольвейг. Когда он стоит на палубе судна во время бури, поблизости тонет другое судно. Некий присутствующий на судне персонаж, который у Ибсена назван “Незнакомым пассажиром”, стоит рядом с Пером на палубе. (Вспомните: это было написано за 10 лет до Фрейда и примерно через столько же времени после Ницше.) Незнакомый пассажир говорит: “Но кто стоит одной ногой в могиле, становится добрее и щедрее”. Пер возмущен и восклицает: “Убирайтесь!” Незнакомый пассажир отвечает: “Но вам прямая выгода, мой друг. О вашем вскрытии похлопочу я. Меня особенно интересует, где специальный орган фантазерства; так вас по косточкам и разберем мы”. Рассерженный Пер кричит: “Да провалитесь вы совсем!” И отходит от борта, бросив Незнакомому пассажиру на прощанье: “Безбожник!”[3]

Так вот, этот Незнакомый пассажир — психотерапевт, появившийся за 20 лет до Фрейда и созданный поэтической фантазией Ибсена. Это наглядный пример того пробела, который Фрейд столь плодотворно заполнил тем, что он назвал психоанализом.

Размышляя о человечестве, начиная с пещерных людей, мы начинаем понимать, что на протяжении столетий нуждались в людях, подобных психотерапевтам. В истории самых разных эпох мы находим эти мольбы о помощи — о том, чтобы кто-то проник в наше внутреннее “я”, проник к нам в душу, где мы таим наши самые глубокие мысли и где переживаем самые великие радости.

Современные гиганты

Думая о тех, кто проникает к нам в душу, мы вспоминаем тех четырех людей, кто сыграл такую важную роль в нашей Конференции 1985 года. Одной из них была Вирджиния Сатир. Все мы, кто ее знал, были очарованы ее энтузиазмом, ее бодростью, тем, как она могла слушать каждого и не забыть никого. Она оказывала на окружающих какое-то необычное влияние. Однажды, будучи в Нью-Йорке, она остановилась у нас, и моя жена спросила ее, что она собирается делать вечером. “Я хочу пойти в цирк”, — он тогда выступал в Мэдисон Сквер Гардене. Я послушно взял билеты, и мы вволю повеселились.

Одна из особенностей Вирджинии Сатир состояла в том, что энергия ее постоянно била через край. Я никогда не видел ее в унынии. В этом заключался секрет ее успеха в качестве семейного психотерапевта. В этом смысле она была похожа на Бруно Беттельхейма: находясь с ней рядом, вы чувствовали себя так, словно встретились со старым другом. Я не был с ней очень близко знаком, однако рядом с ней всегда ощущал дух дружелюбия, или дух любви, как сказала бы она.

Покинул нас после той, первой Конференции и незабываемый Карл Роджерс. Самое удивительное в Карле было то, что создавалось ощущение, будто он проникает в самую глубь твоей души. Всегда, когда я был с ним, я чувствовал, что “меня понимают”. Как это получалось, мне не совсем ясно. Это объяснялось свойствами души Роджерса, тем, что он как будто никогда никого не осуждал, но всегда был для всех открыт. Я могу понять, как сеанс с Роджерсом приносил огромную пользу благодаря такому богатству его души. Однажды, будучи в Мэдисоне, я остановился у него. В то время он проводил эксперимент по психотерапии больных психозами в больнице для ветеранов под Мэдисоном. Когда он и его ученики закончили свои длившиеся шесть месяцев сеансы с этими больными, он разослал двенадцати специалистам, которых отобрал по всей стране, магнитофонные записи и попросил их высказать свое мнение о том, что там происходило. Я был одним из этих двенадцати. Прослушивая записи, я понял: это нечто такое, что может принести огромную пользу кому угодно. Однако мое главное критическое замечание состояло в том, что в роджерсовской терапии не было места для зла и деструктивности. Поэтому со многими больными он не добился успеха. Тем не менее не так важно, понимал ли Роджерс, в чем дело. Он всегда был верен тому, что считал истиной.

Как-то он сказал мне: “Я бы прошел босиком 20 миль, чтобы встретиться с моим злейшим врагом, если бы мог чему-то у него научиться”. Роджерсу было чему учиться, потому что некоторые из этих пленок были не лучшими образцами психотерапии. Но я убежден, что он приносил пользу пациенту, с которым в тот момент работал.

Когда я был в Нью-Йорке почти 40 лет назад, в начале 50-х, нас — психотерапевтов-психологов — очень беспокоили то и дело вносимые в законодательное собрание штата законопроекты, согласно которым психотерапия объявлялась разделом медицины. Я был назначен председателем объединенного комитета, в котором были представлены все группы не-медиков. Хотя психотерапевтов было немного, лишь пять-шесть на весь штат Нью-Йорк, мы делали все, что могли, чтобы узаконить деятельность психологов. В ходе этой работы я позвонил Роджерсу, который жил тогда в Чикаго. Я не был с ним знаком лично, но многое о нем знал.

Я рассказал ему о положении, в котором мы оказались, и спросил: “Вы нас поддержите?” Он ответил: “Я вовсе не уверен, что психологи должны получать лицензии”. Я был с ним категорически не согласен, но знал, что со мной говорит не враг. Со мной говорил человек, который хотел, чтобы психология сохранила некую чистоту, которой она лишилась бы, если бы мы должны были получать лицензии и сдавать всевозможные экзамены. Сегодня мы понимаем, какие сложные проблемы для нас способно породить лицензирование.

Был еще Бруно Беттельхейм, который также сыграл видную роль на Конференции пять лет назад. Он жил по соседству со мной в Калифорнии. Его прелестная книга “Сказки” остается нам как его наследие. Он был твердо убежден, что раскрепощение воображения у детей с помощью сказок имеет первостепенное значение для их развития. И он настойчиво выступал против тех, кто считал, что мифы и сказки, весь этот аспект жизни следует вы­швырнуть за окно и жить только техникой. В этом я был с ним целиком согласен. Он часто цитировал Аристотеля: “Тот, кто хочет обладать мудростью, должен знать и понимать сказки и мифы, ибо с них начинается мудрость”.

Наконец, мы дошли до последнего из этих четырех друзей и учителей, которые теперь нас покинули, — до Ронни Лэйнга. Мне трудно говорить о Лэйнге, потому что он был моим очень близким другом. Я познакомился с ним в Европе, а позже он останавливался у нас в Сан-Франциско. У него была фантастическая способность проникать в самую глубину сознания другого и в двух словах определять, в чем состоит его проблема. Это происходило отчасти потому, что он жил на грани психоза. Я не хочу сказать, что у него был психоз, но хочу сказать, что его ум был постоянно открыт настолько, что в любой момент он мог провести сеанс психотерапии, произнеся всего лишь несколько слов. Мы с ним часто гуляли в лесу Мьюр, там, где огромные деревья достигают такой удивительной высоты. Он смотрел на эти деревья и молчал, но видно было, какие глубокие чувства он испытывает.

Заключение

В этом выступлении я хотел выразить наше чувство утраты и сказать, что эти четверо останутся с нами до тех пор, пока не угаснет наше сознание. Живы ли они или умерли, — не так уж важно. Важно, что в нашей памяти останутся обостренная чувствительность Ронни Лэйнга, энтузиазм Вирджинии Сатир, дух Бруно Беттельхейма и цельность Карла Роджерса — что мы храним в своих сердцах качества, которые сделали их великими. Когда меня попросили принять участие в этой конференции, я задал риторический вопрос: “Возможно ли будет провести конференцию без этих четырех человек, которые столько для нас значили?” Я знал, что это возможно, но я хотел отдать должное тем, кто ушел. У нас прошла отличная конференция, и этим мы обязаны личности тех, кто был с нами и кого больше нет. Я думаю, это одна из причин, почему нынешняя конференция отражает действительную эволюцию психотерапии — от первобытных мужчин и женщин, рисовавших знаки на стенах пещер, от древних греков и иудеев до гигантов нашего времени. Все мы знаем, что лучший способ воздать почести этим четверым — продолжать работать в областях, где работали они, использовать то, чему они нас научили, то есть превратить психотерапию в образ жизни, благодетельный для всего человечества.

Литература

Ibsen, H. (1963). Peer Gynt (p. 29). Tran. M. Meyer. New York: Doubleday, Anchor Books.

Kaufmann, W. (1950) Nietzsche: Philosopher, psychologist, anti-Christ. Princeton, NJ: Рrinceton University Press.