ФЕНОМЕНЫ ЭМПАТИИ И КОНГРУЭНТНОСТИ
А.Б. ОРЛОВ, М. А.ХАЗАНОВА
Стремление к проведению сущностных различий, к большей однозначности понятий, к более четкому определению и пониманию феноменов — важный показатель научного мышления. Особенно отрадно наблюдать это стремление в таких областях психологического знания, за которыми закрепилось имя «не вполне научных» или, как принято говорить в англоязычных странах, «soft science».
В статье Ю. Б. Гиппенрейтер и соавторов [2] предпринята попытка теоретического и эмпирического анализа феноменов псевдоэмпатии и конгруэнтной эмпатии. Прекрасный обзор литературы по проблеме эмпатии, одновременно исчерпывающий и лаконичный, задает тон всей статье, основную задачу которой авторы видят в том, чтобы добиться «более однозначного понимания эмпатии». История вопроса прослеживается авторами начиная от классических исследований Э. Титченера или Т. Липпса вплоть до последних работ К. Роджерса и его последователей. Результаты проведенного анализа позволили авторам сформулировать следующий вывод: за понятием «эмпатия» стоят «очень разные содержания, иногда даже противоположные его первоначальному смыслу» [2; 64]. Выход из этой ситуации авторы видят во введении нового термина «конгруэнтная эмпатия», обозначающего комплексную способность: а) последовательно выражать эмпатическое понимание другого в речи и/или действии и б) гибко переключаться от состояния эмпатического понимания другого к искреннему выражению своих реальных чувств, в том числе отрицательных, без потери общего позитивного принятия другого [там же]. Результаты эмпирического исследования, как их интерпретируют авторы, подтверждают обоснованность и полезность введения в научный оборот термина «конгруэнтная эмпатия».
Переходя от констатирующей к оценочной части рецензии, сформулируем наш исходный и основной тезис: полностью соглашаясь с авторами в их общей оценке неоднозначного употребления термина «эмпатия», мы не согласны с использованием термина «конгруэнтная эмпатия» в качестве средства внесения большей определенности и непротиворечивости в психологический концептуальный аппарат; на наш взгляд, феномена конгруэнтной эмпатии не существует, есть феномены эмпатии и конгруэнтности. Мы проведем обоснование данного тезиса по следующим взаимосвязанным линиям:
определение эмпатии; структура эмпатического акта; соотношение феноменов эмпатии и конгруэнтности; феномен псевдоэмпатии.
Приводя в своей статье и анализируя различные определения эмпатии, авторы, к сожалению, игнорируют три весьма существенные особенности эмпатического процесса, которые были описаны в работах К. Роджерса. Выявление и фиксация данных особенностей представляют собой, на наш взгляд, саму суть вклада К. Роджерса в развитие современных представлений об эмпатии. Мы имеем в виду, во-первых, сохранение в эмпатическом процессе собственной позиции эмпатирующего, сохранение психологической дистанции между ним и эмпатируемым, или, другими словами, отсутствие в эмпатии отождествления между переживаниями эмпатируемого и эмпатирующего (что собственно и отличает данный процесс от фенотипически сходного процесса идентификации), во-вторых, наличие в эмпатии сопереживания (каким бы по своему знаку ни было переживание эмпатируемого), а не просто эмоционально положительного отношения (симпатии) эмпатирующего к эмпатируемому; в-третьих, динамичный (процесс, действие), а не статичный (состояние, способность) характер феномена эмпатии. Данные отличительные признаки эмпатии подчеркиваются многими авторами.
Следует отметить, что первый из указанных отличительных признаков эмпатии (так называемое условие «как если бы») появляется в работах К. Роджерса уже в 50-е гг.: «Ощущать личный мир клиента, как если бы он был вашим собственным, но без какой-либо утраты этого качества «как если бы» — вот что такое эмпатия... Ощущать гнев, страх или смущение клиента, как если бы они были вашими собственными и, однако же, без привнесения вашего собственного гнева, страха или смущения — вот то условие (терапевтического процесса.— А. О., М. X.), которое мы пытаемся описать» ([9], цит. по: [6; 226]).
Данный признак эмпатии отмечается К. Роджерсом в ряде его последующих определений эмпатии лишь в неявной, косвенной форме. Приведем для иллюстрации одно из наиболее полных определений эмпатии, данное К. Роджерсом в книге «Способ бытия». Отмечая процессуальную, а не статичную природу эмпатии, К. Роджерс пишет: «Она (эмпатия.—А. О., М. X.) означает вхождение в личный перцептивный мир другого и основательное его обживание. Она подразумевает сензитивность к постоянно изменяющимся в этом другом человеке чувственным смыслам, которые плавно переходят друг в друга,— к страху, или гневу, или нежности, или смущению, или чему бы то ни было еще, что переживает он или она. Эмпатия означает временное проживание в жизни другого человека, осторожное перемещение в ней без того, чтобы делать какие-либо оценки; эмпатия означает ощущение смыслов, которые он или она едва ли осознают, но без стремления раскрыть неосознаваемые чувства, поскольку это могло бы быть слишком угрожающим... Эмпатия означает частую сверку с человеком в отношении точности ваших ощущений и руководствование теми реакциями, которые вы получаете от него. Вы являетесь надежным спутником человека в его или ее внутреннем мире» [11; 142].
Вместе с тем концептуальное различение эмпатии и идентификации не было одномоментным действием, но, скорее, процессом, который, начавшись в середине 50-х гг., продолжался почти два десятилетия и был обозначен рядом промежуточных «кентаврических» понятий. Дж. Уоткинс в этой связи пишет: «Под точной эмпатией Роджерс понимает способность терапевта полно и точно понимать реакции клиента, и особенно заключенные в них переживания... Дискутируется вопрос, действительно ли Роджерс требует, чтобы понимание было основано на сходном переживании, которое терапевт актуально ощущает в данный момент. В одной из работ [8] Роджерс писал: «Переживание вместе с клиентом, проживание его установок, но не в терминах эмоциональной идентификации со стороны консультанта, а, скорее, в терминах эмпатической идентификации, когда консультант воспринимает отвержения, надежды и страхи клиента посредством погружения в эмпатический процесс, но без того, чтобы самому в качестве консультанта ощущать эти отвержения, надежды и страхи». В более позднем высказывании Роджерс (см. [12; 304]) определяет эмпатию следующим образом: «Она (эмпатия.— А.О., М. X.) означает, что он (терапевт.—А. О., М. X.) ощущает и понимает непосредственное осознание клиентом своего собственного личного мира — это означает не только обнаружение тех аспектов опыта, которые клиент уже способен вербализовать, но также тех несимволизированных аспектов его опыта, которые каким-то образом оказываются понятыми посредством тонких невербальных проявлений клиента с помощью чувствительного радара психотерапевта. Умелый терапевт ощущает мир клиента, как если бы он был его собственным, но без какой-либо утраты этого качества «как если бы». Он утверждает (см. [10]), что «если это «как если бы» качество утрачивается, то мы имеем дело с состоянием «идентификации». Роджерс очевидно считает, что, «как только эмпатия превращается в идентификацию, консультант уже больше не способен полно понимать клиента, поскольку для того, чтобы делать это, необходимо, чтобы он сохранял свою объективность» [14; 85 — 86].
Если поначалу психотерапевты, работавшие в рамках клиенто-центрированного подхода (в частности, Н. Раскин, см. [8; 29]), настаивали на проживании чувств и установок клиента для того, по-видимому, чтобы отойти от медицинской (диагностической и интерпретационной) модели терапевтического процесса, то в более поздних работах в рамках данного направления вполне однозначно подчеркивается необходимость «как если бы» качества эмпатии (см. [13]).
Т. Мерри, один избританских сторонников и пропагандистов личностно-центрированного подхода, прямо указывает на данную особенность эмпатии: «Особое качество эмпатии, которое делает ее столь творческим способом бытия в терапии, состоит в том, что она позволяет нам войти в личный эмоциональный мир другого человека, как если бы мы были этим другим человеком (без утраты качества «как если бы»)» [7; 13].
С нашей точки зрения, указанные выше признаки достаточно четко ограничивают «зону неопределенности», существующую применительно к содержанию понятия эмпатии, и в значительной степени обеспечивают однозначность в его понимании, поскольку задают его различение от фенотипически сходных когнитивно-эмоциональных процессов.
Мы полагаем, что вряд ли правомерно расширительно рассматривать «акт эмпатии» как межличностную транзакцию, т. е. включать ответную реакцию эмпатируемого в сам акт эмпатии. Во-первых, эмпатируемый может по целому ряду причин быть «слеп и глух» даже к адекватно и полно выраженной в поведении эмпатии. Во-вторых, эмпатия с предельно редуцированным поведенческим компонентом (а именно такую эмпатию демонстрируют выдающиеся психотерапевты) может быть гораздо более эффективной, нежели эмпатия с выраженным «коммуникативным компонентом». В этой связи можно высказать предположение, что эмпатируемый воспринимает «акт» эмпатии не столько посредством его обнаружения в вербальном и невербальном поведении эмпатирующего, сколько посредством восприятия (как правило, на неосознаваемом уровне) иных, более тонких составляющих общего семантического поля коммуникации [3]. И наконец, в-третьих, акцент на коммуникативном (поведенческом) компоненте эмпатии, на эмпатических базовых навыках, как показывает, в частности, опыт подготовки профессиональных психотерапевтов [1], может приводить к выхолащиванию собственно эмоционального, первичного момента эмпатии, провоцируя при этом ощущения внутренней опустошенности и инконгруэнтности терапевта, и в конечном итоге к утрате им самой возможности эмпатического слышания.
Из всего этого следует, в частности, что использованный в рецензируемой статье тест эмпатии (тест С. Б. Борисенко) не отражает сути эмпатического переживания, так как, по определению, нельзя испытывать эмпатию по отношению к воображаемым, а не реальным людям: сопереживать можно лишь при условии реальных переживаний другого человека; переживание эмпатии не тождественно интерпретации поведения.
Существенной стороной эмпатического переживания является процессуальность, движение, динамика. Только в движении (процессе) возможно следование с дистанцией в один шаг, «как если бы я был он». Для этого процесса следования необходима реальность, в противном случае будет иметь место оценивание эмоционального отклика на нечто, возникающее в воображении, что приближается к интерпретации.
С нашей точки зрения, жесткое соотношение, сращивание эмпатии и конгруэнтности ошибочны, поскольку это разные и, следовательно, вполне автономные феномены. В случае эмпатии речь идет о сопереживании эмоциональному состоянию другого человека, а в случае конгруэнтности — о переживании своих собственных чувств, об их открытости себе и другим людям. Т. Мерри определяет конгруэнтность следующим образом: «Конгруэнтность - это такое состояние бытия, в котором мы наиболее свободны и аутентичны в качестве самих себя и не испытываем потребности в том, чтобы предъявлять фасад, прятать себя, например, за маской или ролью «эксперта». Конгруэнтность там, где наши внутренние чувства и переживания точно отражаются нашим поведением, когда нас можно воспринимать и видеть теми, кто мы есть на самом деле» [7; 10].
С некоторой долей условности, а также принимая во внимание процессуальный характер анализируемых феноменов и разные степени их возможной выраженности, мы можем рассмотреть следующую комбинаторику. Терапевт может быть одновременно:
конгруэнтным и эмпатичным (это возможно в том случае, когда в психотерапевте «все спокойно» и ничто не мешает ему концентрироваться на друтом, на эмпатическом понимании этого другого);
конгруэнтным и относительно неэмпатичным (когда собственные переживания терапевта оказываются настолько интенсивными и устойчивыми, что мешают ему концентрироваться на клиенте и его переживаниях);
эмпатичным и относительно неконгруэнтным (часто именно отстранение от себя, отодвигание на второй план своих собственных эмоциональных содержаний, т. е. определенная инконгруэнтность терапевта, является важным условием активного эмпатического слушания).
Конгруэнтность и эмпатичность — это не только разные психологические феномены, но и различные, как правило, чередующиеся режимы профессиональной работы настоящего фасилитатора (см., например, [5]; см. также пункт второй определения конгруэнтной эмпатии в [2]). Именно поэтому, на наш взгляд. К. Роджерс не допускает их объединения, сведения друг к другу, различает их, не образует концептуальных «кентавров» типа «конгруэнтная эмпатия» или «эмпатическая конгруэнтность». Вплоть до настоящего времени в рамках личностно-центрированного подхода эмпатия, конгруэнтность и безусловное позитивное признание другого рассматриваются как различные условия эффективного терапевтического контакта. «Конгруэнтная эмпатия» авторов — это на самом деле «эмпатия + конгруэнтность», т. е. два различных условия фасилитации; шкала конгруэнтной эмпатии — это просто шкала конгруэнтности. Попутно отметим, что, возможно, именно данное обстоятельство объясняет отсутствие корреляции между результатами по тесту эмпатических тенденций А. Мехрабиана и результатами по шкале конгруэнтной эмпатии.
Что же следует, на наш взгляд, понимать под термином «псевдоэмпатия»1? Да и нужен ли сам этот термин, если вспомнить принцип «бритвы Оккама»: «Сущности не следует умножать без необходимости» [3; 455 — 456] ? Для нас совершенно очевидно, что за этим термином могут стоять лишь феномены, сходные с эмпатией по содержанию, по модусу, но лишенные ее важного отличительного качества (а именно условия «как если бы...»), т. е. симпатия и идентификация. Иначе говоря, я псевдоэмпатичен не тогда, когда я инконгруэнтен, а когда я либо симпатизирую другому человеку, либо идентифицируюсь с ним. Примеры псевдоэмпатии, приводимые авторами на с. 66 — 67, явно неудачны, так как в первом случае речь идет о симпатии, а во втором — об инконгруэнтности учителя своим собственным переживаниям.
Подводя итоги сказанному, еще раз кратко сформулируем основные положения нашего комментария.
Эмпатия и конгруэнтность — различные психологические феномены.
Эмпатия — это процесс безоценочного сопереживания одного человека реальным и актуальным переживаниям другого при соблюдении эмпатирующим условия «как если бы» и при его невмешательстве в процесс осознания своих переживаний эмпатируемым.
Конгруэнтность — это процесс безоценочного осознания человеком своих собственных реальных и актуальных ощущений, переживаний и проблем с их последующим точным озвучиванием в языке и выражением в поведении способами, не травмирующими других людей (или, иначе говоря, при соблюдении человеком условия «как если бы» это озвучивание и выражение были адресованы ему самому).
Относительно равномерная выраженность процессов эмпатии и конгруэнтности представляет собой один из частных случаев в работе терапевта.
Термин «псевдоэмпатия» является, по нашему мнению, излишним, поскольку так называемая псевдоэмпатия совпадает по своему психологическому содержанию либо с симпатией, либо с идентификацией.
1. Боуэн М. В.-Б. Духовность и личностно-центрированный подход // Вопр. психол. 1992. № 3 — 4. С. 24 – 33.
2. Гиппенрейтер Ю. Б., Карягина Т. Д., Козлова Е. Н. Феномен конгруэнтной эмпатии // Вопр. психол. 1993. № 4. С. 61 – 68.
3. Менегетти А. Психология жизни. СПб., 1992.
4. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
5. Gordon Th. Teacher effectiveness training. N. Y.: Peter H. Wyden, 1974.
6. Kirschenbaum H., Henderson V. (eds.). The Carl Rogers reader. Boston: Houghton Mifflin, 1989.
7. Merry Т. A guide to the person-centered approach. Loughton: Gale Centre Publications, 1990.
8. Rogers С. R. Client-centered therapy. Boston: Houghton Mifflin, 1951.
9. Rogers С. R. The necessary and sufficient conditions of therapeutic personality change // J. of Consult. Psychol. 1957. V. 21. N 2.
10. Rogers С. R. A theory of therapy, personality and interpersonal relationships as developed in client-centered framework // Koch. S. (ed.). Psychology: A study of science. V. 3. N. Y., 1959.
11. Rogers С. R. A way of being. Boston: Houghton Mifflin, 1980.
12. Shiien I. M. A client-centered approach to schizophrenia // Burton A. (ed.). Psychotherapy of the psychoses. N. Y.: Basic Books, 1961.
13. Tomlinson Т. M., Whitney R. E. Values and strategy in client-centered therapy: A means to an end // Hart J. H., Tomlinson T. M. (eds.). New directions in client-centered therapy. Boston: Houghton Mifflin, 1970.
14. Walkins J. G. The therapeutic self. N. Y.; L.: Human Sciences Press, 1978.